– Похоже, вы уже не раз обсуждали этот вопрос, – улыбнулся Йарден. – И я полностью с вами….
Мужчина не договорил, потому что в переднюю вошли Дитрих с Евлапом, и он едва не задохнулся в крепких объятиях друзей.
Вскоре они сидели за накрытым столом и говорили о грядущих переменах.
– Я не политик, – пожимая плечами, говорил Виктор, – но, если возникнет необходимость, готов встать под твои знамёна.
– Об этом рано, – отвечал Дитрих. – Мне понадобится время, чтобы понять, что же натворили мои последователи, а особенно нынешнее правительство. На это уйдёт не один месяц.
– Времени нет, – возразила присоединившаяся к беседующим Генриетта, – нападения учащаются, и воевать надо уже сейчас.
Штригель задумался.
– Ты права, Грета, – наконец, сказал он. – Сначала надо разобраться с пришельцами, кем бы они ни были.
Тиалонай вдруг скрипнул зубами и, побледнев, откинулся на спинку стула.
– Опять, сынок? – испуганно спросил Дитрих.
Йарден тоже встревожился.
– Что с ним? – испуганно спросил он.
– Сердце отказывает, – ответил Штригель, склоняясь над Тиалонаем. – За спиной у него полное переживаний детство, а в настоящем нервная работа с большой ответственностью. И меня беспокоит, что приступы стали повторяться слишком часто.
– Ничего, – пытаясь улыбнуться, выдавил мужчина, – мотор у моего сменщика будет получше, мы приняли меры.
– Слышать не хочу о твоём клоне, – сердито пробормотал Дитрих.
И, вводя лекарство, пояснил:
– Несмотря на то, что все мы стали неумирающими, я боюсь смерти близких. Меня мучают опасения, что рано или поздно произойдёт сбой, и они не воскреснут. Я чуть не сошёл с ума от страха, увидев изломанные тела Вити и Иры, но, слава богу, всё закончилось благополучно, и мы снова вместе.
– Я даже присутствовал на собственных похоронах, – засмеялся Прокудин.
– Не знаю, как у тебя хватило смелости, – промолвила Генриетта, – я бы не смогла.
– Хотел проверить себя на вшивость, – усмехнулся Виктор.
Пришедший в чувство Тиалонай задумчиво посмотрел на друзей.
– Надо подключить психологов, – сказал он, – и выяснить всё о симбиозе мозга и души.
Дитрих хмыкнул.
– Сынок, душа суть мистическая, её нельзя исследовать.
– Я попытаюсь, – откликнулся учёный.
Он поднялся.
– Прошу прощения, но мне придётся вас покинуть. Мы с Арлисой обещали сыну сводить его в парк развлечений.
Штригель тоже встал.
– Идём вместе. После смерти я ещё не видел своего маленького тёзку-внука. Грета, ты с нами?
– Я присоединюсь, но позже, хочу ещё немного побыть с Йарденом.
– Хорошо.
И, попрощавшись, Дитрих с сыном покинули друзей.
Кабинет Верховного правителя свободного мира тонул во мраке. Вокруг стола неподвижно и безмолвно сидели казавшиеся безликими люди.
– Владимир Александрович, – прозвучал чей-то глухой голос, – хватит конспирироваться. Включите свет.
Один из мужчин поднялся и, подойдя к стене, дотронулся до неё. Помещение осветилось. Теперь можно было видеть, что под старым, покрытым кракелюрами5 портретом первого главы государства обосновался немолодой мужчина, удивительно похожий на недоброй памяти Людвига Крюгера. Остальные, однако, внешне нисколько не напоминали заговорщиков, которым суд Штригеля вынес когда-то смертный приговор.
– Сколько можно говорить, что свет должен зажигаться от хлопка в ладоши? – проворчал глава. – Котлов, займитесь этим, наконец.
Некрупный седой человек хмыкнул.
– Долго ли нам осталось хлопать? – вопросил он. – Не сегодня-завтра в этом кабинете засядет чужак.
Лицо председателя перекосилось.
– Собака! – произнёс он. – Говорят, что он собственноручно казнил моего предка….
– И наших тоже, – перебил Котлов. – Вы собираетесь ему это припомнить?
Его сосед – старый, горбатый мужчина фыркнул.
– Ваш пращур, Густав, тоже пытался ему что-то припомнить. Чем это закончилось, вы знаете. Не глупите. Лучше ответьте, есть ли у вас идеи, как не пустить Штригеля к власти?
Верховный правитель развёл руками.
– Убить….
Вскочив, Котлов кинулся к стоящей в углу урне. Его вырвало.
– Вы с ума сошли?! – заорал он голосом покойного прадеда Эрика Геббельса. – Кто из нас на это способен?
– Сейчас никто, – подтвердил потомок Крюгера. – Но, видимо, придётся научиться….
И прикрикнул на Каппа, в свою очередь расставшегося с недавно съеденным обедом:
– Норберт, с тобой-то что?
Сидящий поодаль сорокалетний крепкий мужчина спокойно произнёс:
– А разве не ясно? Репрессии Штригеля возымели своё действие, нас тошнит, когда мы только думаем об убийстве. И вряд ли нам удастся себя изменить. Поэтому стоит смириться с тем, что завтра соберётся Совет, и нас сместят.
– Похоже, вы рады этому, Менгер? – с сарказмом поинтересовался пришедший в себя Котлов.
– Рад. С вами, граждане, очень трудно работать. Элементарнейшие законы вы обдумываете месяцами. И нередко промахиваетесь. Вспомните о поправках, связанных с клонированием….
– Идиот, – прошипел Котлов, – если бы мы запретили его совсем, то Штригель давно оставил бы этот мир.
– Я никогда не голосовал за регресс6, – холодно произнёс Менгер, вставая. – Нельзя тормозить развитие мирной науки, это не доведет до добра. Советую вам предоставить новому главе возможность исправить ваши ошибки, не ставя ему палок в колёса. Вы едва ли меня поймете, но я сочту за честь его поддержать, и надеюсь, что он почтит меня своим доверием, как и моего далёкого предка. Прощайте.
Подойдя к двери, мужчина с полминуты постоял на пороге, словно вспоминая, всё ли сказал, и, не оглянувшись, покинул кабинет. А огорошенные члены правительства, обменявшись недоумевающими взглядами, погрузились в размышления.
Глава 3
(в которой есть анаграммы имён и фамилий)
– Дедушка, – спрашивал семилетний Дитрих Дорпкуин у своего великовозрастного тёзки, – а зачем тебе нужна власть?
Мальчик был развит не по годам, чем напоминал отца, и старался постичь как можно больше из того, что оставалось за пределами его разумения. Штригель любил прогулки с внуком, ему нравилось наполнять знаниями этот пытливый ум.
– Мне она не нужна, Дитрих, – сказал он улыбаясь, – но во мне нуждаются люди, забывшие, что такое борьба.
– А зачем бороться, если у нас всё хорошо? – заинтересовался мальчик.
– Когда человеку не за что сражаться, он перестаёт мыслить, трудиться и, в конце концов, заплывает жиром и тупеет от безделья, – ответил Штригель. – Сейчас такая ситуация возникла в свободном обществе, и её надо исправить.
Ребёнок задумался.
– Но ведь мы с тобой и папой не такие? – неуверенно поинтересовался он.
– Нет, и это потому, что я и твой отец пришли сюда из мира, где царили беспринципность и беспощадность. Там человек не мог позволить себе расслабиться и не размышлять, иначе он бы погиб.
Пальцы мальчика судорожно сжали ладонь деда. Он поднял глаза, в которых застыл страх.
– Я не хотел бы там жить, – сказал он. – И, кажется, понял, что ты имел в виду. Если мы не будем напрягать мозг, а только валяться на пляже или в кровати, наш разум ослабнет. Так?
– Так, – ответил Штригель, довольный тем, что внук ухватил самую суть сказанного.
– И, – продолжил ребёнок, – превратимся в животных.
– Ну, может быть, не все и не в животных, но большинство жителей Земли точно станут слабоумными. Советую тебе прочесть книгу писателя Герберта Уэллса, которая называется «Машина времени», и тогда ты сможешь представить, что грозит человечеству.
– Я обязательно почитаю, дедушка, – серьёзно ответил Дитрих, вновь стискивая руку мужчины.
– Вот вы где! – раздался весёлый голос.
К ним спешил Тиалонай с большим мороженым. Мальчик взвизгнул от восторга и, поблагодарив, схватил лакомство. Насладившись им, он убежал играть с ровесниками, а отец и сын расположились на скамейке под деревьями.
– Дитрих очень умён, – задумчиво глядя вслед внуку, произнёс Штригель, – всё схватывает на лету.
– Вы снова говорили о политике? – улыбнулся Тиалонай.
– И да, и нет.
– У него хорошая наследственность: ты, я, Арлиса….
Дитрих засмеялся.
– Я не в счёт, мы не кровные.
Сын, хлопнув себя по лбу, улыбнулся.
– Всё время забываю об этом, – сказал он.
– А я рад, – серьёзно отозвался отец. – Значит, для тебя это не имеет значения.
– Конечно, нет. Видишь ли…
Тиалонай не договорил, потому что из противоположного конца парка послышались отчаянные вопли отдыхающих. Там происходило что-то плохое, и мужчины вскочили, высматривая мальчика. Сложив ладони рупором, Штригель выкрикивал имя ребёнка, и вздохнул с облегчением, когда тот прибежал на зов.
